Люди с затонувшей подлодки

Беседовал Александр СВЕШНИКОВ

Когда думаешь о человеке, получившем наказание в виде лишения свободы, не покидает ощущение, что местом его пребывания будут не "места не столь отдаленные", а ближайшая планета Солнечной системы, настолько слабыми и хрупкими становятся его связи с остальным миром. О ситуации в местах лишения свободы мы беседуем с известным саратовским правозащитником, председателем СПЦ "Солидарность" Александром НИКИТИНЫМ.

— Александр Дмитриевич, существует ли на самом деле проблема заключенных или она надуманная?

— Такая проблема, безусловно, есть, и по-настоящему общество обратило внимание на нее только в середине XX века. До этого считалось, что лица, попавшие в места лишения свободы, вообще лишены каких-либо прав и обязаны нести тяготы, лишения и страдания; это и есть их кара. Вся наша система построена как кара за то, что человек совершил когда-то преступление.

В 70-е годы в рамках ООН были приняты минимальные стандарты обращения с лицами, находящимися в местах лишения свободы. Россия их подписала и постепенно приводит свое законодательство в соответствие с этими стандартами. Но наше общество, по существу азиатское в европейской оболочке, очень тяжело решает эту проблему — по той простой причине, что наше общество и власть, особенно связанная с правоохранительной деятельностью и исполнением наказания, всегда сотрудничали с уголовным миром. Еще при Дзержинском был разработан циркуляр, по которому власть в местах лишения свободы была ориентирована на сотрудничество с представителями уголовного мира в целях обеспечения порядка. Именно тогда для оправдания такого положения власть применила такие термины, как "социально близкие" и "социально чуждые".

С 50-х годов произошла реформа, но сложившаяся система сотрудничества с уголовной средой сохранилась. Более того, в СССР были фактически узаконены два вида зон — синяя и красная. В красной зоне, к которой относится Саратовская область, порядок устанавливается администрацией. В синей — администрация номинально якобы руководит, но на самом деле порядок определяют криминальные авторитеты. Примерно с 1998 года, когда мы подписали Европейскую хартию и места лишения свободы были выведены из МВД и переданы в ведение Минюста, начался пересмотр взаимоотношений между администрацией и уголовной средой. Этот пересмотр идет очень тяжело. Там, где администрация пытается взять власть, отвечают бунтами, массовыми забастовками, голодовками и членовредительством. Правозащитники реагируют на это достаточно сложно, потому что, с одной стороны, понятно, что руководить зоной должна администрация, а не криминальные авторитеты, но на деле у администрации это не получается, и все зачастую заканчивается большой кровью.

Однако на человека, находящегося в местах лишения свободы, распространяется Конституция. Следовательно, он имеет право на охрану здоровья, личную неприкосновенность и гуманное отношение к себе. И когда подавление бунтов, например, в Перми и Мордовии, проходило в форме избиения заключенных омоновцами, возникает вопрос: а можно ли таким образом наводить порядок? ГУИН поступает именно так, потому что его сотрудники уверены, что по-другому навести порядок нельзя. Но если мы позволим власти наводить порядок в местах лишения свободы только таким образом, эти же самые методы могут быть перенесены и на общество, где и без того господствуют ценности криминального мира. Все эти перевернутые ценности были насаждены еще коммунистами и воспитывались 70 лет.

— Насколько наше законодательство изменилось, чтобы защищать заключенных от произвола администрации?

— Самые реальные достижения, кстати сказать, сегодня именно в этой области. У нас приняты законы о порядке и условиях содержания лиц в местах лишения свободы, в частности Уголовно-исполнительный кодекс. Причем реальный, а не декларативный, каким он был при советской власти. Хотя и там есть несовершенства — в части гарантий соблюдения прав человека. Начинают постепенно соблюдаться стандарты содержания заключенных: строятся новые корпуса, и теперь заключенные не спят в три смены, а в камерах на 18 мест не находится по 70 человек. Хотя мы еще не дошли до минимальной нормы — 5 кв. метров на человека. Пока — 3—3,5. Но это уже не один метр, и у каждого есть свое место. Изменилось положение и с питанием: не 7—9 рублей в сутки на человека, когда физически выжить можно было только передачами. Появился на зоне общак.

— Как Саратовская область стала красной, то есть более благополучной?

— Вообще-то, на этот счет нельзя обольщаться. Если мы посмотрим, кто в камере староста, это окажется самый авторитетный вор. То же самое — бригадир на зоне. То есть сотрудничество власти с криминальным миром продолжается. Если администрация назначит самого умного, но не авторитета, камера его не будет слушаться. А власти нужен порядок в камере. Вокруг вора и блатного появляются приворовывающие и приблатненные, затем мужики и опущенные. И авторитеты не восстают против власти, а выполняют ее указания. Они же организуют явку с повинной и создают актив. А в синей зоне нет актива, там властвуют авторитеты. И если ты будешь записываться в актив, тебя зарежут.

— И где же насилия больше? Получается, что и там, и там, только по-разному?

— В синей зоне вообще живут не по законам. Там опустить человека очень просто. А в красной — это будет ЧП. В синей зоне сама администрация относится к опущенным пренебрежительно. В целом же, надо сказать, процесс идет в нужную сторону. Но проблема в том, чтобы была прозрачность. А пока ее нет. Почему мы заключенных ограничиваем в свиданиях? То есть мы поддерживаем отчуждение заключенных от тех, кто находится на свободе. Заключенный должен иметь возможность переписываться, встречаться и чувствовать, что о нем там знают. Возьмите переписку заключенных с одинокими женщинами. Это стало целым явлением. Это происходит по инициативе тех, кто живет на воле. При коммунистах этого не было, именно они прекратили такую практику, которую до них в России проводили мормоны и баптисты.

— Есть ли достоверные или косвенные сведения о конфликтах между заключенными и администрацией?

— Есть жалобы в ведомственные и неведомственные органы, есть обращения в суд. Первое — это письмо начальнику колонии либо в ГУИН области или страны, либо министру юстиции. Второе — прокурору, надзирающему за местами лишения свободы, уполномоченному по правам человека в регионе или в РФ, то есть чиновникам. Самый эффективный способ — обращение в суд по защите своих прав. Остальные способы не эффективны. Из группы обращений в неведомственные структуры самый эффективный — обращение в прокуратуру, которая имеет право и должна истребовать все документы и собрать все доказательства. Но есть традиция, идущая с 20-30-х годов, когда прокуратура не столько выполняла задачу восстановления нарушенных прав, сколько помогала администрации решить свои задачи. Вскрывать же недостатки и предавать их гласности прокуратура не хочет по двум причинам: корпоративная солидарность с ГУИН, согласно которой ущемление прав заключенных расценивается как объективная необходимость для решения администрации колонии своих задач, и явное недоверие показаниям заключенных. Я по своему личному опыту знаю, насколько трудно проверять такие жалобы. Во-первых, расследовать приходилось по тем правилам, которая тебе диктовала сама администрация. Во-вторых, страх заключенных, которым приходится давать показания против администрации. А это на языке уголовников называется стукачеством. Поэтому прокурорская проверка в таких условиях превращается в пустую формальность.

Мне приходилось участвовать и в расследовании судебных жалоб заключенных. Я убедился, что и суды не были объективными в разбирательстве таких дел. Так, суд ни разу не вызвал в качестве свидетелей тех лиц, которые могли бы показать незаконность примененных в отношении заключенных мер дисциплинарного воздействия, и лишь воспользовался документами, имеющимися в деле, и показаниями оперативных работников, даже не желая вникать в конфликт.

— И какой может быть выход из этой ситуации?

— В колониях сейчас есть общественные уполномоченные по правам человека из числа сотрудников колоний. Они хорошо занимаются социальными вопросами, но в отношения заключенных и администрации не вмешиваются. Это как если в школах уполномоченными по правам ребенка назначить учителей, то есть людей, абсолютно зависимых от администрации. Так что ведомственный контроль абсолютно неэффективен. Положение может изменить только создание специального института общественных наблюдателей за соблюдением прав заключенных. Такой закон, насколько мне известно, сейчас разрабатывается. У нас же областная дума изменила закон и лишила уполномоченного по правам человека права приходить в места лишения свободы, получать документы, забирать из специальных ящиков письма заключенных и так далее. Хотя все же это не общественный контроль.

— Получается, что объективной информации о том, что происходит в местах лишения свободы, общество пока не имеет?

— Естественно, поскольку это закрытые учреждения. Хотя есть еще более закрытые — лепрозории, где, как рассказывают, происходят страшные вещи. И все же кое-что удается узнать. Например, один освободившийся пришел к нам и рассказал о поборах в колонии в общак. Я попросил его написать обо всем. Он сказал, что подумает, потом позвонил и сказал, что напишет. А позже мне сообщили, что его убили. Возможно, за это.

Обращения заключенных, которыми мы располагаем, носят неконкретный характер и неграмотно с юридической точки зрения написаны. Отвечать на них — пустая трата времени. Заключенных нужно этому учить, чтобы их письма могли быть предметом внимания правозащитников. Для этого должен быть создан институт общественного контроля, который возьмет на себя обязанность просвещения заключенных. Этот институт будет частью гражданского общества.

Из писем заключенных:

"Написал надзорную жалобу, но вот уже год и два месяца не могу ее отправить в связи с тем, что не могу найти марки на конверт на сумму 41 рубль. Поскольку я большесрочник, отдел безопасности не предоставляет мне работу, и я даже не могу заработать себе на марку".

"Сидеть без поддержки с воли очень тяжело, заработок мизерный и на него невозможно существовать, не хватает даже на сигареты и чай, не говоря уже о конвертах".

"У меня проблема: скоро выхожу на свободу, а там никого нет, чтобы помочь мне одеждой, когда выйду, — хотя бы самое необходимое на первые месяцы, пока не устроюсь на работу".

"Здесь полное отсутствие информации: нет ни газет, ни книг, телевизор, которому 30 лет, сгорел, ощущение, что находишься на затонувшей подлодке. Сплю на голых нарах, подстелив под себя то, что ношу".

Адрес статьи на сайте:
http://www.bogatej.ru/?chamber=maix&art_id=0&article=28112005162731&oldnumber=325