Женские слабости Татьяны Москвиной

Анна САФРОНОВА

Татьяна Москвина, критик и телеведущая, интимно пожаловалась читателю в предисловии к своей новой книге «Всем стоять!» (СПб.: Амфора, 2006): «Меня крепко обидел неизвестный мужчина… Этот ядовитый змей возьми и скажи: и Москвина двадцать лет назад была добрее, а теперь климакс, то да се… И я решила доказать, что неизвестный обидел меня зря. И собрала вот эту книгу».

Да, добрее Москвина действительно не стала. Ее «блестящие», как любят повторять рецензенты, образы врезаются в память. Они не просто злы, но попадают в самую точку. Допустим, кто-то смутно ненавидит Федора Бондарчука вместе с его «9 ротой», но сформулировать, почему именно ненавидит, не может. Читай Москвину: «Пароль Ф.С. Бондарчука звучит так: я -- сын всемирно известного кинорежиссера Сергея Бондарчука, тоже кинорежиссер и патриот своего отечества. Отзыв: тогда проходи».

Или, опять же допустим, почему-то скрытое раздражение вызывает Никита Михалков. И снова читай Москвину: «Михалков… всегда говорит все, что знает, а знает он одно: интересы Отечества, кинематографа и его семьи от века слиты в священный тройственный союз. Посягают на этот союз исключительно бесы (которые, я думаю, давненько заморочили Никиту Сергеевича, только они не снаружи, как думает он, а, как положено, внутри)».

Это -- из последних статей, а есть у Москвиной портрет Михалкова 1987 года выпуска. Тогда проблема родственно-производственных связей занимала Татьяну Москвину меньше. «Тот» Михалков создал образ времени, пропитанный насмешкой и «окрашенный ощущением явной личной сопричастности». Правда, критика как-то тревожит то, что Михалков не просто играет (или выводит на экран) «хулиганов, хамов и проходимцев», но делает это с победительной интонацией. Противопоставления этой силе в фильмах нет. Все положительные персонажи жалки и неубедительны (речь идет о «Вокзале для двоих», «Портрете жены художника», «Инспекторе ГАИ», «Родне», «Полетах во сне и наяву» и др.). И что с этим обстоятельством делать, Москвина вроде бы и не знает. С одной стороны, оправдывается хамство. С другой -- какое обаятельное хамство! И наклевывается вялый, несколько косноязычный компромисс: «Разгадку сего парадокса предлагаю такую: Михалков поскольку художник, постольку не может не увлекаться наиболее яркими, сильными, определенными лицами из тех, кого отливает жизнь. Жизнь семидесятых -- начала восьмидесятых такие лица произвела… Такого сорта яркость и определенность не вызывает прилива гражданской радости. Но это так».

А как, скажите, обойтись Москвиной без компромисса? Умная, заводная, яркая, она остается критиком, воспитанным определенным временем. Любимая Москвиной формула Томаса Манна: «Время, время -- и мы его дети!» -- применима к ней самой. Слишком сильна инерция критических установок советского периода: разделить все на хорошее и плохое, забывшимся и заплутавшимся напомнить о вечных ценностях. Ну да, конечно. Этот странный хамелеон, поименованный сонмом пишущих длинным именем Вечные Ценности, очень уж долго пролежал на красном фоне. Теперь, судорожно меняя окрас, перебирает лапками то в сторону религии, то в сторону русской литературы. На мой взгляд, хорошо бы его какое-то время не трогать, пока не успокоится.

И может наша умная, яркая и заводная Москвина пригнуть голову читателя этаким самодельным «постановлением»: «Нет кино, пропагандирующего разумные идеалы -- то есть идеалы умеренного потребления, взаимопомощи, нестяжательства, неагрессии, экологической диктатуры, национальной веротерпимости вкупе с национальной самодостаточностью, борьбы за справедливость и много чего еще». Пропаганда, идеалы, диктатура… Уши сворачиваются, глаза закрываются, а рука норовит захлопнуть книгу.

Но -- терпение. Москвина -- это в первую очередь отклонение от формул, ею принятых. Вот до какой крайней точки может быть доведена мысль о «нас, детях времени»: «Воли и впрямь стало больше, развилась и усложнилась душевная жизнь людей». «Опаньки!» -- сказали бы митьки, и лучше не скажешь. Стало быть, какой-нибудь господин Дурак постсоветского периода гораздо развитее и сложнее товарища Дурака только потому, что воли стало больше? Фраза Москвиной -- она, вообще-то, о временах Островского, но это не меняет ничего.

А иногда, без видимой причины, Москвина вдруг берет и аннулирует демиургические функции Времени. То есть совсем сводит их на нет. Вдруг, в свете своих пристрастий к жизнеподобному театру и скептическому отношению к «новой драме», рассудит: «Какое в театре может быть развитие? Какая-такая эволюция? Нет и быть не может». «Позвольте, -- возмутится любой, мало-мальски знакомый с историей театра. -- А античные постановки? А шекспировский театр? Все так и осталось, что ли? Что за безответственные для критика (в том числе театрального) заявления?»

Но читатель, простив Татьяне Москвиной маленькую женскую слабость, то есть непоследовательность, и поняв, что она не собирается оккупировать его мозги, может по-настоящему расслабиться и получить удовольствие. Какая замечательная вереница портретов наших современников! Какие веселые заметки, какие впечатляющие наблюдения! Олег Меньшиков, герой нашего времени со знаком плюс. Сергей Безруков, тоже герой нашего времени, но со знаком минус. А вот Алла Пугачева: «Рыжая женщина, заменившая собой добрую сотню феминистских организаций. Рыжая женщина Алла научила нас не стесняться своих коротких ног, полненьких животов и двойных подбородков, ибо главное для женщины -- блеск в глазах и горячечная волна, идущая, так сказать, изо всех чакр». Портреты блондинок: Борис Моисеев, Рената Литвинова, Кристина Орбакайте, Таня Буланова… Статья «Екатерина II как идеал русского женского шовинизма». Разбросанные по времени оценки Александра Сокурова (целый роман Москвиной, но не с Сокуровым, а с самой собой) -- от полного неприятия до сочувствия и понимания. В общем, яркая субъективность и не в последнюю очередь самовыражение, столь Москвиной ненавидимое («бесовщина по имени «самовыражение»«).

Я же (субъективно, разумеется) кое-каких высказываний Москвиной простить не могу. «Наделенный изумительным даром слова, Набоков тем не менее не стал великим или, точнее сказать, «основным» писателем. Вот Данте, Достоевский, Томас Манн и Александр Дюма -- основные, и без них не обойтись, а без Набокова человечество может обойтись, как он обходится без человечества». Лично меня не интересует человечество вообще и человек в частности, если оно (он) предпочитает Дюма Набокову. А знаете, кто «лучший русский писатель»? Москвина отвечает: Людмила Петрушевская.

Адрес статьи на сайте:
http://www.bogatej.ru/?chamber=maix&art_id=0&article=13112006143009&oldnumber=373