Наша демокраша

Юрий ЧЕРНЫШОВ

«Экономика определяет и структуру власти. Ни одна

сырьевая экономика в мире не является демократией»

Мих. Рыклин, философ.

В предыдущем номере мы слегка прикоснулись к дискуссии, которая вот уже более полугода ведется вокруг книги «Новейшая история России. 1945–2006», автором которой обозначен Александр Филиппов, некогда живший и трудившийся в саратовских СМИ. Продукт его нынешнего труда, названный сначала пособием для учителей, теперь стал проектом учебника для средней школы, чем еще более обострил дискуссию.

Прикосновение наше было вскользь, с позиции очень личной, очень пристрастной, но, тем не менее, не терпящей фальши, лжи, лицемерия. Однако мы прикоснулись лишь к начальной главе «Истории…», к которой вполне применимо определение «странной». Странной уже потому, что автором одной из шести глав, а именно последней, называемой «Суверенная демократия», является, как можно понять из ведущейся дискуссии, не Филиппов, а сотрудник Фонда эффективной политики Глеба Павловского Александр Данилов, который, при этом, как соавтор, почему-то не указан. Ну, да Бог бы с ними, с создателями, и с их «исторической» неразберихой. Мы поговорим собственно о главе, занимающей, на наш взгляд, совершенно особое место и в книге «Новейшая история России...», и во всей неприглядной истории, связанной с написанием учебника.

Мы помним, как все начиналось

Впервые слова «суверенная демократия» произнес в феврале 2006 года зам главы Администрации президента Владислав Сурков в выступлении перед партийным активом «Единой России». Но единодушного признания концепция суверенной демократии не получила даже в высших эшелонах власти ни тогда, ни много после того. И не только концепция, а и сам термин «суверенная демократия» стал дискуссионным. Это случилось примерно за год до того, когда на школьном горизонте замаячил призрак «филипповской «истории». То есть, почти сразу же, после своего публичного появления. Суждение философа Михаила Рыклина, научного сотрудника Института философии РАН, члена Нью-Йоркской академии наук и пр., и пр., поставленное эпиграфом к нашей статье, хотя и не связано прямо с дискуссией, но ценно тем более, что относится ко времени, когда полемика вокруг термина «суверенная демократия» была уже в разгаре.

Для всякого человека, не только мало-мальски сведущего в экономике, но и просто следящего за событиями, предельно очевидно, что все социальные достижения последнего десятилетия (то есть времени правления Путина) связаны с непрерывным ростом мировых цен на нефть. Так же, как многие внутриполитические обострения этого же периода явились следствием борьбы за обладание монопольным доступом к этому мировому ресурсу.

На этом глобальном фоне никакая концепция, никакой «новый термин», которому от роду год, до «втискивания» его на страницы книги, претендующей на то, чтобы стать учебником, не может стать историей. Даже если ее назвать «новейшей».

Показательно в этом смысле позиция человека, которого уже называют следующим президентом страны – Дмитрия Медведева. Через полгода после лекции Суркова Д. Медведев в интервью журналу «Эксперт» (24 июля 2006 г.) критически заметил, что понятия «суверенитет» и «демократия» – из разных понятийных категорий и сравнивать их нельзя. «Если же к слову «демократия» приставляются какие-то определения, это создает странный привкус. Это наводит на мысль, что все-таки речь идет о какой-то иной, нетрадиционной демократии», – сказал тогда Медведев. Можно допустить, что в то время Медведев не был уверен, что ему придется выступить в роли преемника Путина, под которого, похоже, и проектировался термин. Думаю, что найдется смелый журналист, который на какой-либо из пресс-конференций попросит Медведева разрешить возникшую коллизию – изложить свою позицию, находясь уже в новом статусе. Позволю предсказать: либо термин подвергнется забвению (как и глава «учебника»), либо мы будем свидетелями любопытной трансформации взглядов Дмитрия Анатольевича.

Но зачем вообще понадобилась работа над формированием идеи суверенной демократии? И как случилось, что, войдя в чью-то светлую или не очень голову, за год с небольшим она вдруг стала уже «новейшей историей России»? Если что и вошло в историю за это время в связи с «суверенной демократией», то лишь споры о праве на существование самого этого термина, да раздумья о глубинном политическом смысле появления на свет «демократии нетрадиционной ориентации».

О смысле

Термин позаимствован у гоминдановского правительства Тайваня, которое в свое время ввело это понятие в оборот, в целом, с тем же смыслом, что и идеологи администрации президента. Во-первых, с целью подчеркнуть, что правительство в своих действиях не следует ничьим указанием извне, во-вторых, что при этом в стране наличествует-таки демократия. Но в чем же сугубо российский элемент «суверенности»? Какое отношение он имеет к демократии, как к таковой, как к процедуре принятия решений? Здесь, мне кажется, и заключена «заковыка» кремлевской придумки. И опирается она на некоторые российской практикой подтвержденные постулаты.

Видный российский экономист Виталий Найшуль указывает (со ссылкой, правда, на мнение столь же видного западного экономиста Бьюконена), что решения, принятые большинством голосов, являются неэффективными. Предпочтительнее решения авторитарные либо консенсуальные (принятые при отсутствии возражающих). И именно такие решения укоренены в русской культуре. Это не означает невозможность использовать демократические решения. Однако для достижения эффективности в нашем случае необходим исторический срок больший, чем представлялось демократам позднесоветской волны. От того-то у нас и получается вместо демократии демократия с суверенными прибамбасами и прибаутками. Но это опять-таки наш колорит: идеи у нас важнее практического их наполнения.

С другой стороны – все слышнее вздохи и стенания по поводу того, что страна перестала производить «смыслы», то есть те же идеи, но философски осмысленные. Отсутствие смыслов особенно наглядно демонстрирует телевидение, захватившее для потоков пошлости, жестокости и гламура целые каналы, не отделяющее зла от добра. Как выразился философ Сергей Кара-Мурза: «Открыли шлюзы для массовой советской ностальгии. Но встроили в нее антисоветский смысл. Есть в этом изощренная пошлость». Да и не он один считает, что вся система идеологических смыслов устроилась так, что за сознательное упрощение, сужение интеллекта даже платят больше, чем, скажем, за многолетнюю, кропотливую умственную работу. Возникла особая мировоззренческая и культурная система, работающая «на понижение», на формирование «клипового мышления».

Суверенная демократия удобно встраивается в эту систему. В ней легко найти оправдание как авторитарным решениям, так и «консенсусным». В русской культуре есть даже подходящее сходное понятие – «соборность».

Соборность же зиждется на православных ценностях, формирующих русское религиозное сознание. Без которого, в свою очередь, как утверждают апологеты этой духовно-логической линии, нет ни русского человека, ни российского государства, ни «особого пути» России. Не отсюда ли проистекла пресловутая инвектива о «суверенной демократии»? Назови Сурков нашу демократию просто, как у нас принято, «русской», и все бы стало всем понятно, все встало бы на свои места, и термин, возможно, даже вошел бы в народный фольклор. Как вошли в фольклор фильмы «Охота по-русски», «Рыбалка по-русски», как (отчаянно-смелое предположение) «Баня по-русски». Наконец, по примеру того, как «наша Россия» стала «наша Раша», «демократия по-русски» стала бы «наша демокраша».

Фенита ля

«суверенная демократия»

Странная смычка суверенности и религиозности особенно заметна по абзацам заключительного раздела главы, названного «Духовная жизнь российского общества в эпоху перемен». Эти абзацы главы «Суверенная демократия» отведены… «религиозному возрождению». Причем преподнесено оное под удивительным соусом: «Важнейшим процессом в развитии духовной жизни новой России стал рост религиозного самосознания людей. Возврат к вере открывал путь к восстановлению преемственности духовных традиций и современности» (выделено мной – Ю. Ч.). Лично я ничего не понимаю в этой фразе. Ни что такое «преемственность духовных традиций и современности», ни почему об этом говорится в прошедшем времени. Непонятно также, почему раздел посвящен восхвалению фактически только православия (сам сей факт – антидемократичен): от перечисления числа приходов, монастырей и факта переноса святых мощей до фрагментов, напоминающих чисто богословские тексты. Такой фрагмент, например, о митрополите Сурожском Антонии, возглавлявшем Сурожскую епархию РПЦ в Великобритании, по объему в пять раз больше, чем все сказанное о российских мусульманах (а сказано о них 5 строк). Не говоря уже о том, что процесс «роста религиозного самосознания» воспринимается атеистами и агностиками совершенно неадекватно тому, как то преподносится в так называемом учебнике. Лично мне, доведись вести разговор на эту тему с младшим поколением, придется не просто отвергать, сказанное в учебнике, но и показывать многие неприглядные стороны как религиозного сознания, так и противоречивую роль, которую играло в истории России, в частности, православие. Однако эта нерелигиозная точка зрения, присущая очень немалой части населения России, в учебнике совершенно не отражена.

Все отмеченное наводит на мысль, что, либо этот очевидный перекос является неотъемлемой чертой «суверенной демократии», либо сделан реверанс в сторону вероисповедания нынешнего президента России. Что не есть факт истории России, а личное дело президента, которое и рекламировать бы не следовало. Тем более, подавать перед школьниками пример угодливости. Это тот случай, когда либо, как говорится, усердие не по разуму, либо заставили молиться того, кто лоб готов расшибить.

А потому представляется очень опасным, если дело школьного образования и воспитания останется в руках таких людей и будет вестись по таким учебникам.

Адрес статьи на сайте:
http://www.bogatej.ru/?chamber=maix&art_id=0&article=28012008171127&oldnumber=427