Писатель у микрофона

Алексей ГОЛЯКОВ

Те, кому ныне за тридцать пять, наверняка помнят передачу, которая практически ежедневно выходила по радио, – «Писатель у микрофона». Изменились и время, и место писателей среди нас. Да и сами они, бывшие до рубежа 80-х – 90-х годов на протяжении весьма длительного исторического периода в неписаной общественной табели о рангах на такой высоте, как выразился недавно Михаил Веллер, что выше них мог быть только господь Бог, стали сегодня «многостаночниками». Журналистами, имиджмейкерами, политологами, некоторые – депутатами или кандидатами в депутаты.

Но при всем при этом они не утратили именно писательского взгляда на жизнь. Он принципиально отличается от журналистского тем, что художественно расцвеченные под их пером факты, – вроде бы всем известные, намозолившие глаз, – открывают в себе всякий раз и некую новую информативность. Хотя, на первый взгляд, уже все сказано ранее другими об этом и по много раз. И чего здесь получается больше – литературы, публицистики или чистой фактографичности (пропущенной, безусловно, через себя), определить невозможно. Да и нужно ли? Главное, чтобы было написано «вкусно», а то, что критики, по привычке кропя в своем жанровом законодательстве, не поспевают за бурной действительностью, – это их, как говорится, проблемы.

Кто-то вспомнит, что есть такое словечко «стеб» – применительно к сборнику Алексея Колобродова «Алюминиевый Голливуд», вышедшему в этом году в Саратове в издательстве «Научная книга», но будет не совсем точен. Рассказы-эссе; зарисовки с «натуры»; «физиологические» (выражаясь критическим штилем позапрошлого века) очерки; автобиографические без прикрас и оговорок, откровения; едкие политические фельетоны на тему принснопамятной столицы Поволжья оказываются в книге слишком «нелинейными», многофункцинальными в содержательном плане.

Здесь тот случай, когда издевательство над частым идиотизмом родной действительности – «мера вынужденная», к тому же преподанная в форме иронии, переходящей в самоиронию. И главное – именно писательское проявление автора: он цепко ухватывает сюжет в каждой из частей сборника, даже когда излагает, пересказывает события из своей ли биографии или из десятилетия лихих девяностых отдельно взятого саратовского региона, а не только показывает в режиме «здесь и сейчас».

Автор оперирует сущностной событийностью, а не механической, и потому у него в одном рассказе уживаются хрестоматийная история Анны Карениной, спроецированная на обделенное отечественным кинематографом и словесностью бывшее МПС, катаклизм с пожилым путейцем-тружеником Толяном, вдаренным по лысине из окна проходящего пассажирского состава вовсе не пыльным мешком, и история друга этого стрелочника «по жизни», – неудавшегося медика, удравшего из профессии после первого же вскрытия в морге, охотника и рыболова Славяна (рассказ «Железнодорожный попс»). Венчает повествование о железнодорожниках лирическое отступление о Городе, куда рано или поздно сходятся все наши пути, и в этом Городе закономерной, выстраданной наградой после всех дорожных жалоб предстает в своей обескураживающей наготе материализованный смысл бытия. А именно – «Перпетуум мобиле мировых бестселлеров, полночная греза застойного допризывника, пограничный с пространством фон вожделенного Эдема». Понятно, о чем автор – о любви. Одна из образных деталей по теме и подсмотрена, наверное, в поезде, – идеальном месте для сбора и обобщения писательских наблюдений, ибо трудно найти что-то иное, где люди были бы на несколько часов просто элементарно близко друг от друга – «о, это в шортах с искусственной неряшливой бахромой бедро незнакомой женщины!»

Или мини-эссе «Иван Бунин», где многострадальность творцов «дембельского поезда» в Советской (да и в Российской ныне!) армии обрастает невероятными смысловыми контурами. Они захватывают в свои объятия имена и явления, казалось бы, из несоединимых эпох и контекстов. Первые прорывы в изображении дедовщины в официальной литературе (начинавший на заре своей литературной юности в качестве поэта – борца за мир Юрий Поляков, автор «Ста дней до приказа», подарил солдатам повесть, которую они, невзирая на уровень образования, зачитывали до дыр) сменяются флиртом совсем другого, – в сопоставлении с прямолинейным Поляковым, – поэта. Тот, познакомившись с молодой художницей в Москве, узнает: был, оказывается, у нее то ли муж, то ли ухажер из богемы, в корень обрусевший азиат, но вот изюминка – в постели у него акцент появлялся. Сама персона И.А. Бунина тенью промелькает в эссе, стиснутая временем и обстоятельствами, а также непривычным смокингом перед вручением ему знаменитой премии. «Но нам бы его проблемы!» Снова казарма, где узбек Таймыр-Мирзоев, штатный «семафор» в том дембельском поезде, после отбоя героически крадется в офицерскую канцелярию, обнаруживает там на стене нечто совершенно необычное для себя – портрет какого-то русского писателя Бунина кисти неизвестной художницы, и водружает его подобно иконе на двери умывальной комнаты и далее трет крантики до седьмого пота. Рядом студент истфака Миша Беренштейн стирает портянки «дедушкам», попав в армию по преступному сговору призывной комиссии, которая смотрела да не увидела за его очками «минус девяносто» близорукости. Что остается делать Колобродову, как автору, в финале – кроме как резким штрихом обозначить пропасть между двумя упомянутыми соплеменниками из Азии. Под бдительным оком автора «Листопада» и «Темных аллей» угнетенный узбек в умывальне от такой жизни заговаривает на чистом русском – безо всякого акцента. Катарсис, так сказать, под бульканье воды из надраенного «салагой» крана.

«Алюминиевый Голливуд» – на то и алюминиевый, что спаян, как щитами, равноценными темами и персонажами, без всяких «гвоздей» и «красных нитей». Пишет Колобродов без разделения на главное и на то, что иные литераторы любят подавать на «десерт». О собственных отроческих и юношеских годах, проведенных в «уездном» Камышине в смутно-беспокойно-многообещающие перестроечные годы («День текстильщика»), о ностальгирующих за бутылкой водки срочниках по еще вполне мирной («нечеченской» и «неафганской») службе. И их байки о женщинах, что находятся вблизи военных мужчин, могут показаться пошлыми, но – только не тем, кто реально служил («Рассказы об армии»). О местечковых антигероях, чья документальная «всамделишность» переросла с течением времени в анекдотичность и стала предметом скорее художественного интереса в разрезе воспоминаний о минувшем, нежели политологического («продюсер Д. Аяцкий», «Мальцев, Меркулов и примкнувший к ним Мирошин», конферирующий Шинчук, звукорежиссирующий Лисовский и другие лица из поп-политик-шоу «Московская, 72», фельетон «Приход от ухода»). Везде автор незаметно для себя говорит именно в микрофон. Предполагая аудиторию не столько читательскую, сколько ту, которая может и захлопать, и засвистеть.

И тут дело даже не в пересечении стиля его книги с его же ролью телеведущего в «Общественном мнении», а опять-таки в почти изжитом сегодня в масс-медиа писательском слове, узнаваемом в строках Колобродова, которое, – кто бы что в саратовской полит-тусовке ни говорил и в чем бы кого-либо ни подозревал, – по качественным своим признакам не может заказываться «сверху» или «снизу», а является авторским по определению. Колобродову не занимать собственной предыстории в этом плане. Учеба в Литинституте в семинаре Анатолия Приставкина, публикации в ставшем историческим альманахе «Апрель», в «толстяках» «Урале» и «Волге», в авангардном «М-House Magazine», – составные совсем не плохого багажа в досье любого пишущего. И – говорящего с экрана.

Адрес статьи на сайте:
http://www.bogatej.ru/?chamber=maix&art_id=0&article=24122009114656&oldnumber=514