Быков о Федине, Лимонове и советской власти

Светлана ТЕНЕТКО

6 марта в Доме книги прошла встреча с читателями известного журналиста, писателя и поэта Дмитрия Быкова по случаю выхода его нового романа «Остромов, или Ученик чародея».

Примерно за час до времени назначенного мероприятия у стенда с книгами Быкова уже начал собираться народ. К трем часам все немногочисленные сидячие места уже были заняты, а книги Дмитрия Быкова «улетали» со стенда, так что сотрудникам, видимо, даже пришлось вынести все, что осталось в «заначке». И не удивительно, ведь известные московские писатели в Саратовском Доме книги – редкость. Последний раз, года полтора назад, «живьем», по словам заведующей Домом книги Аллы Кузнецовой, здесь видели автора детективных романов Татьяну Устинову. Так что спасибо организаторам встречи, в том числе издательству, выпустившему книгу, и главному редактору саратовского журнала «Общественное мнение» г-ну Колобродову.

Начало встречи, правда, немного задержалось, но причина опоздания, озвученная и продемонстрированная гостем, на наш взгляд, была весьма уважительной. Дмитрий Львович, добираясь с телеигры «Маркиза», между делом прикупил себе рубашку «любимого цвета и размера», что, по его словам, довольно проблематично сделать, учитывая его размерчик. Так что начало получилось нетривиальным и веселым. «Вообще у меня такое ощущение, что большая часть моих друзей и читателей из Москвы приехали вслед за мной. Спасибо, очень рад», – продолжил Быков.

О Саратове

Я в Саратове в шестой или седьмой раз. Помню, как я приехал забирать из зоны Эдуарда Вениаминовича Лимонова. И как ему во время его последней бани на зоне сказали: «Приехал тут за тобой какой-то очень странный, толстый, кудрявый в майке с Че Геварой и в шортах». И Лимонов сказал: «Это очень опасный человек, выпускайте быстрее». Его выпустили быстрее, и наша с ним первая совместная фотография после зоны снята здесь же. А первое интервью с ним делал Леша Колобродов, с которым мы тогда только-только успели познакомиться. Сегодня, наверное, это лучший автор статьи об «Остромове…», труднее всего мне давшемся и самом любимом романе.

Для меня Саратов очень важный город: по личным мотивам и по общественным. Город, о котором Лимонов сказал: «И сильный был в Саратове замучен, а после смерти тщательно изучен». Город Чернышевского, город Федина, город очень многих важных личных отношений. Все это, конечно, не отменяет моих сильных радикальных личных претензий к Федину, Чернышевскому и Саратову, но я счастлив, что представляю роман именно здесь, где у него есть лучший читатель.

Напоминаю, что здесь куплена одна из любимых рубашек, сравнительно по-московским меркам недорогая.

Саратов – сюрреалистический город потому, что это город Чернышевского, величайшего литературного мужества. Мы можем по разному относиться к Чернышевскому, но мы не можем не признать, что Чернышевский – это ключевая фигура в развитии русской журналистики и русской прозы. И даже несмотря на то, что Чернышевский сегодня выкромсан из школьной программы по литературе, своим школьникам я в императивном порядке даю «Что делать?». Без Рахметова мы не можем понять темы сверхчеловека в русской литературе. А эта тема – ключевая. И как бы мы к этому ни относились, родина этой культуры – Саратов. Сложный, понтистый, тяжелый, мрачный, сверхчеловеческий, великолепный город, я очень счастлив в нем находиться - и не в первый раз. И очень рад, что меня в нем читают. Вы к Москве можете относиться как угодно, а мы в Москве к Саратову относимся очень хорошо.

Вход в литературу

Я в нее и сейчас не очень вошел. Я вошел в нее с черного хода, через журналистику. Леша Дидуров был моим близким другом. И он меня приветил в 89-м году, когда я только вернулся из армии. Меня к нему привели мои друзья Вадим Степанцов и Андрей Добрынин. Помню, мы пришли в знаменитую коммуналку Дидурова в Столешниковом переулке. И он как обычно, подбодряя читающего, сказал: «Мочи!». Я ему прочел стихотворение «Брат», после которого он сказал, что, да, в русскую литературу пришло новое имя, ура!

Мы с Лешей очень подружились, дружили до самой его смерти. Я считаю, что Леша был прекрасным поэтом. Леша мне помог войти в неформальную московскую литературу и в «Кабаре», где мы читали наши стихи, тогда не напечатанные. После того, как Леша умер, «Кабаре» перешло совсем в другую форму, и без него там уже жить и работать бессмысленно. Но он был центром, сердцем неформальной поэтической Москвы, он умел любить чужие стихи, больше, чем свои, хотя сам был гениальным поэтом. И все что мы можем сделать – это издавать его наследие, сейчас мы издаем его трехтомник.

Я считаю, что писатель должен зарабатывать не литературой. А брать деньги за литературу – то же самое, что брать их за любовь.

Зарабатываю я в основном «Собеседником», Интернетом и школой. Школа меня «кормит» хорошо. Я хороший репетитор – один из самых дорогих в Москве, и это меня выручает. Литературу я могу позволить себе писать такую, какую мне хочется, поэтому, покупая мои книги, вы помогаете не мне, но хорошему издательству.

О Константине Федине

Федин начинал как блестящий писатель. Его «Города и годы» – одна из моих любимых детских книг и одна из настольных. А вот как только Федина перестали ругать, как только он стал официально признанным писателем, примерно на «Братьях» все и закончилось. Причем «Братья» – еще хороший роман, а вот «Похищение Европы», «Санаторий «Арктур», особенно трилогия – вот здесь уже, конечно, «вилы». Невозможно сегодня читать «Необыкновенное лето» – это такой Алексей Толстой, так слабо разбодяженный.

И как же страшно мне думать о Федине после 46-го года. Последняя хорошая книга Федина – «Горький среди нас», написанная в Чистополе. Все, что было после – это, конечно, ужасно. А писатель он был изначально, как задуман, – писатель превосходный. Кстати, и в «Братьях», особенно в первой части, есть удивительно талантливые куски, но, к сожалению, Федин после 28-го года – это уже не Федин. Ничего с этим не поделаешь. Но у памятника ему я с радостью вспоминаю главы про марк-графиню, про турка Вана. До тридцати своих лет он был превосходный писатель, дай бог каждому. И памятник свой он честно заработал. Плохой, свой советский сидячий памятник.

О советской власти

Если я скажу, что мне в советской власти нравится больше, чем сейчас – огромное количество народа на меня ополчится и будет говорить: «А как же репрессии…». Буквально неделю назад в Москве делал интервью с Борисом Гребенщиковым, человеком, перед которым я преклоняюсь, что говорить – человеком, чьими формулами я думаю и говорю. И это интервью закончилось довольно резкой ссорой, слава богу, что нас Жарова, которая при этом присутствовала, как-то сумела помирить. А мы чуть не разругались насмерть, когда Борис Борисович говорит: «Как Вы смеете любить советскую власть, как Вы можете любить кованый сапог, стоящий на горле Вашей матери?». На что я говорю: «Борис Борисович, но этот кованый сапог принадлежал моей матери, если Вы на этом уже настаиваете. Это российский сапог, а не чей-то другой».

Гребенщиков очень не любит советскую власть, а мне она кажется лучше, чем сейчас. Мне могут сказать: «Зато Вы можете поехать за границу». А я почти не езжу за границу, мне хочется, чтобы мне здесь было хорошо. В общем, как бы то ни было, советская власть – это тяжелый, кровавый, отвратительный, но опыт, который надо осваивать. То, что сейчас, – это жизнь в трупе. Если мы сумеем сделать из этого что-то хорошее – то хорошо, а если нет – то мы на этом просто умрем. Этот русский порыв в сверхчеловечность, который назывался советской властью, – это гениальный, уникальный опыт. Мы должны гордиться им, а не стыдиться его. Если я сумею в книге написать об этом – то хорошо. И об этом же есть у Синявского в гениальной статье «Что такое социалистический реализм». Ну а если не сумею – значит, я потерплю такое же поражение, как и вся советская власть. И это не худшее поражение.

Грустно мне об этом говорить: это долгая и трудная тема. Я, может быть, потому и берусь за нее с такой неохотой, что это, в известном смысле, конец моей репутации. Но мне истина дороже репутации, поэтому придется ориентироваться на тех читателей, которым я дорог и такой. Большая их часть сосредоточена, как я понимаю, увы, в Саратове.

О Лимонове и о любви

Когда у Эдуарда Вениаминовича есть время, я прихожу к нему выпить водки, почитать свои стихи и поговорить о будущем России. Лимонов лучший автор книг, написанных в 70–80-е годы. Гениальный писать, его политические взгляды интересуют меня в последнюю очередь. Но «Дневник неудачника», «Укрощение тигра в Париже» и «Анатомия героя» – лучшие русские книги, написанные о любви, самые точные. Не говоря уже о том, что когда моя жена только переехала ко мне, Лимонов был первым человеком, которые сдавал нам квартиру. Нам было негде жить, и он нас к себе пускал и мне сказал: «Я твой выбор одобряю». До сих пор, пятнадцать лет, я не устаю удивляться его писательской прозорливости. А ведь Лукьянова тогда было совсем молодая, и как он успел в ней что-то разглядеть – это удивительно

Толстые в России

Ни о том, чтобы похудеть, ни о том, чтобы потолстеть, я не думал. Я совершенно неизменен последние двадцать лет. Я вам скажу честно, что толстому человеку в России трудно. Он всегда воспринимается как раблезианец. Даже у меня есть стихотворение о том, что он объедает Путина. Ничего не поделаешь, к сожалению, я достиг своего плата и таким я, видимо, и умру.

Адрес статьи на сайте:
http://www.bogatej.ru/?chamber=maix&art_id=0&article=10032011004457&oldnumber=566