Возможна ли сегодня в России либеральная миссия?

Либерализм и русская матрица

Юрий АФАНАСЬЕВ Радио Свобода www.svobodanews.ru

(Продолжение. Начало см. в №№ 15, 17, 18, 19, 20, 21)

Природу данной ошибки и ответ на вопрос «как это могло?..» о случившемся за последние двадцать лет искать надо не только в государственно-политической и экономической реальности России конца 80-х – начала 90-х годов прошлого века. Разгадка ее в глубинных основаниях русского мировидения и жизнеустройства, в русском типе культуры. «Культуры» в данном случае – как вообще всего над-природного, всего, созданного самим человеком. Следовательно, и ключ к разгадке нашей ошибки можно найти лишь в ходе анализа всей многовековой толщи становления во времени-пространстве всего нашего над-природного. Постижение таких глубин возможно лишь в ходе теоретико-, историко- и социокультурных изысканий.

Сознание исторического субъекта (здесь я снова сошлюсь на работы Ахиезера, Матвеевой, Пелипенко, Давыдова, Яковенко), характерное именно для русского социума, в силу определенных и вполне конкретных причин сформировалось таким образом, что источник порядка (иначе говоря, источник избавления от чувства страха перед хаосом, неопределенностью, безвластием) вынесен этим сознанием за пределы видимого, постигаемого опытным путем и непосредственно осязаемого мира и отнесен в трансцендентность. Это Абсолют, Бог, Должное, Власть. Надо сказать, именно здесь ничего пока специфически русского нет, подобное свойственно всем дописьменным культурам мира. Специфика начинается и воплощается в способах приобщения к источнику порядка, к Абсолюту. Русскому историческому сознанию и его субъекту – будь то все людское сообщество или отдельный его индивид – присущ не способ медиации, а инверсионный способ. При таком способе в стремлении к источнику порядка не отыскивают серединное положение, то есть не постигают совершенно иное, принципиально новое качество (разрешение проблемы) между противоположными полюсами в дуальной оппозиции. При таком способе происходит инверсия, то есть перекодировка самих противоположных полюсов с плюса на минус и наоборот, – и снова приобщение к одному из них. Самому субъекту при такой перекодировке в ходе приобщения к одному из полюсов представляется, что он преодолел собственно дуальность и обретел непротиворечивость. На самом же деле каждый вновь обретенный источник порядка снова выявляет новые дуальности, которые сохраняют в себе противоречия, не преодоленные на предыдущем этапе. Тут заключен самый глубинный ментально-психологический механизм, свойственный именно русскому типу исторической динамики, – самовоспроизведение на неизменной основе.

Погружение в глубины специфики, даже уникальности русского типа культуры необходимо, чтобы понять такие конкретные особенности исторической динамики России, как «движение по кругу», «историческая колея», «обрушения в архаику», «догоняющее развитие» и т. п. Чтобы понять самую цивилизационную сущность русского типа культуры – ее застревание в «состоянии между»: между традиционализмом и потребностями модернизации.

Подобное погружение необходимо и для понимания того, откуда проистекает принципиальная инаковость России по сравнению с Западом. Там преодоление в сознании стремления к трансцендентному источнику порядка, к Абсолюту и обретение этого источника внутри самой личности и общества проходило медленно, более трехсот лет и осуществлялось поэтапно через такие эпохальные события-сдвиги, как Возрождение, Реформация и Просвещение. А сами эти события, в свою очередь, стали возможными и реальными на основе западноевропейских Античности и Средневековья. Средневековье же в своей сущностной содержательности было в свою очередь длительным процессом синтеза между варварством и античностью, в ходе которого произошло несколько важнейших качественных сдвигов в сознании человека и общества. Уже в ходе этого синтеза многократно зафиксирован сам факт развития сознания. Можно оставить в стороне, вероятно, самый богатый в данном смысле пласт исторической реальности, где происходило развитие мысли и сознания, – средневековую западноевропейскую схоластику и богословие – и взять более приземленный пример. В ходе соединения (то есть, опять же, синтеза) обычного права варваров с юридическими нормами римского права, собранными и опубликованными в кодексе Юстиниана (529–534) и вновь обнаруженными в Болонье в ХI веке, произошло утверждение в западноевропейском сознании права не только как нормы закона, но и как основания для освоенных норм всего жизнеустройства. Становление самого феодализма как социально-экономической и интеллектуально-нравственной реальности происходило, образно говоря, уже на правовой основе. Великая хартия вольностей датируется 1215 г., и в ней зафиксированы самые разнообразные права сеньоров, вплоть до права идти войной на своего короля. И главная ее статья: «Ни один свободный человек не может быть арестован, содержаться под стражей, лишен своих земельных угодий, объявлен вне закона или сослан без законного разбирательства, которое осуществляется особо назначенными людьми или по закону государства». Правило «вассал моего вассала – не мой вассал» также из той категории мыслительных сдвигов, развития сознания, без которых не могло быть феодализма и в социально-экономическом его выражении.

Наконец, такие погружения в глубины становления культуры необходимы, собственно, для понимания сюжета настоящего текста – о происхождении и глубине догматизма системных либералов и, соответственно, для ответа на упомянутый вопрос: как это опять могло случиться с Россией во второй раз за одно столетие?

Предваряя ответ, необходимо снова подчеркнуть два важных обстоятельства.

1. Предела в своем развитии – и в плане общественного сознания, и в плане социально-политического устройства – Россия достигла к концу ХV века. Потолка достигли, когда множество разрозненных, изолированных каждый в себе локальных миров, разбросанных на огромном лесостепном и болотистом евразийском пространстве, были насильственно соединены в одно большое общество, ставшее одной страной и единым государством. Соединение прежде изолированных миров, представленных к тому же разными этносами – угро-финским, восточнославянским, тюркским и монгольским, – произошло не естественным путем преодоления их догосударственной, архаичной еще культуры, а извне и насилием. Порядок большого общества был привнесен, нахлобучен на такие локальные миры и навязан им извне и силой. Русский мир тем самым уже при рождении оказался болезненно и, как показывает вся наша история, неизлечимо расколотым (в нем генетически, при зачатии оказалась заложена, запрограммирована болезненность, ущербность и уязвимость). Одна его половина – олицетворяющая, представляющая и в то же время насилующая большое общество, – это власть и все многочисленные и разнообразные околовластные структуры. Вторая половина – архаичные, не связанные между собой локальные миры вместе с их подавленным и покорным власти населением. Второй половине была чужда любая государственность, а вместе с ней и любые универсальные ценности и понятия, свойственные большому обществу. Традиционалистское еще мировидение и жизнеустройство локальных миров становилось нормой для всего большого общества и для единого государства. Вполне естественно, что и само такое единое государство не могло стать ничем иным, кроме как идеократической империей, феодального, а точнее сказать – полуфеодального еще типа.

За прошедшие пять столетий произошли огромные изменения во всех сферах жизни страны. Свершилась урбанизация, выросла экономика, повысилась техническая оснащенность, дважды кардинально менялись виды самой государственности, менялись местами столицы, размеры страны то расширялись на порядок, то вновь сужались до Московского царства. Само Московское самовластие существенно отличается от Петербургского или – вряд ли надо это подчеркивать – от советского. Но при всем при том, за чередой меняющихся внешних форм и существенных различий оставались неизменными фундаментальные смыслы (см. работы Пивоварова и Фурсова). Или, как говорят французы: «la plus ça change la plus ça reste la même chose». («Чем больше все меняется, тем больше все остается неизменным»).

Потолок ХV века остается не преодоленным до сих пор. Россия по-прежнему дофеодальная империя – правда, теперь уже на последнем издыхании. Зато господствующие отношения, установленные еще тогда: а) административная, полуфеодальная рента и б) отношения по договоренности (а не договор), жизнь «по понятиям», – остаются незыблемыми. И, особенно важно подчеркнуть, ничего к ним принципиально нового не добавилось по сей день – именно потому, что цивилизационной нормой для России остается самовоспроизведение на основе неизменного матричного основания.

2. Такие категории (они же, в сущности, и есть западные ценности), как рынок, собственность, стоимость, личность, право, судебная система, права человека, правовое государство, гражданское общество, государство на службе у общества, государство как нечто отличное от страны, родины, державы, разделение властей, демократия, – все подобные понятия совершенно никак не отложились в российском общественном сознании к 90-м годам ХХ века. В качестве жизненных оснований, устойчивых традиций они никогда не утверждались, а некоторые даже и не зародились в российской исторической реальности. Они вырабатывались и утверждались в качестве универсальных форм общежития в большом обществе и в едином государстве совсем другой, европейской культуры и были универсальными только для нее, где нормой нарождения и развития новых смыслов была медиация, а не инверсия.

В конце ХХ в. в России и с Россией в цивилизационном и общекультурном плане случилось то же самое, что произошло в начале того же века – обрушилась отжившая свое и неспособная отвечать на вызовы времени Русская Система. После первого ее крушения усилиями большевиков и на основе: а) сохранившейся матрицы в виде, главным образом, мифологического сознания общества, б) перекодировки Идеи Должного («мировая революция» и «коммунизм» вместо «царствия небесного на земле») и в) уничтожения десятков миллионов (в ходе подавления населения), – удалось протащить Русскую Систему еще на семьдесят с лишнем лет.

И вот в конце 1980-х – снова усталость металла в «кольцах всевластия», кое-как подновленных большевиками после Октября и даже еще больше укрепленных по сравнению с царскими, и снова обвал системы. И снова, как и в первый раз – глубокий, всеохватывающий и, как в 1917-м, вплоть до обнажения ее матричных оснований ХV века во всей их дикости, бесчеловечности, алчности и жестокости. Все подобные прелести не пришли в Россию с 1980–1990-ми, они лишь выявились с наступлением хаоса смутного времени фактического безвластия. Это было не раскультуривание человека и общества. И не падение в пропасть безвременья, как многие пытаются представить. Это был выход наружу латентных качеств и свойств человеческой натуры и русской государственной болезненности, раскрытие скальной породы, материковой, догосударственной еще традиционалистской русской архаики.

Наиболее зримым и обнаженным русский ХV век с его патологически болезненной государственностью и традиционалистским типом культуры предстал в конце 80-х – начале 90-х в «параде суверенитетов» локальных миров и в бурном массовом всплеске архаичного, необузданного, еще совсем дикого утилитаризма.

(Продолжение следует)

Адрес статьи на сайте:
http://www.bogatej.ru/?chamber=maix&art_id=0&article=16062011142333&oldnumber=580